Дело Дрейфуса когда-то раскололо Францию с не меньшей силой, чем сегодняшняя война — Россию.
Сначала — просто опасливое удивление: ну надо же, шпиона поймали. Потом — всплеск мерзкой пропаганды, работающей на привычные фобии: шпион-то, конечно же, еврей...
Когда Дрейфуса увозили на каторгу, то толпа, каким-то образом (каким?) узнавшая, что "предателя" должны посадить на корабль в Ла-Рошели, пыталась его линчевать.
Что они знали о Дрейфусе? Только то, что им сообщала пресса в многочисленных злобных статьях: это еврей, продававший французские военные тайны ненавистной Германии, а значит — смерть ему!
В это время в невиновности Дрейфуса были убеждены только его родные. Или это не совсем так? Или были и те, кто сомневались, но молчали? Или просто те, кого эта темная история не волновала? Пока не волновала.
Через несколько лет во Франции очень трудно будет найти человека, которого не волновало бы дело Дрейфуса. Из-за судьбы оклеветанного офицера, медленно сходившего с ума на маленьком островке на другом краю света, рушились прочные дружбы, родители выгоняли из дома детей, семейные торжества превращались в скандалы.
Почему отношение к делу Дрейфуса так изменилось? Почему всеобщие (как казалось) ненависть или равнодушие уступили место (у многих, не у всех) сочувствию и заботе?
Юная Саша Яновская — лирическая героиня автобиографической повести Александры Бруштейн "Дорога уходит в даль" — слышит, как типографские рабочие, специально прибежавшие к ее папе, радостно сообщают ему новость, которую они прочитали в только что набранной газете: корабль отправился на Чертов остров, чтобы привезти Дрейфуса во Францию для пересмотра дела.
Какое дело типографам в далекой Вильне до какого-то еврея, отправленного на каторгу? Но вдруг оказалось, что до него дело всему миру.
Странно звучит, но ситуацию перевернули всего несколько человек — Матье Дрейфус, не желавший смириться с тем, что сделали с его братом, пылкий журналист Бернар Лазар, жаждавший бороться с антисемитизмом, почтенный ученый и сенатор Франции Огюст Шерер-Кестнер, поверивший в невиновность незнакомого ему человека и не захотевший с этим смириться, полковник Пикар, сумевший перешагнуть через свою преданность армейской корпорации и даже через свой антисемитизм, — и разоблачить собственных сослуживцев, создавших фальшивку, которая помогла осудить Дрейфуса, Эмиль Золя, бросивший на весы свою литературную славу и репутацию — чтобы защищать — не только Дрейфуса, но и свободу вообще.
Вот это, наверное, самое существенное. Сначала несколько человек, затем еще несколько, потом еще чуть-чуть, и еще, и еще, — осознали, что обвинение одного, всего одного невиновного — это угроза для всех и начало страшного пути для всей Франции.
Дрейфусары и антидрейфусары спорили, кричали, дрались, нападали друг на друга, потому что в истории одного осужденного военного столкнулись представления о том, каким должен быть по-настоящему справедливый суд, и что такое вообще справедливость. Национализм, гуманизм, подчинение авторитетам и право на свободу мысли — все эти "общие понятия" неожиданно проявились в деле Дрейфуса и оказались невероятно жизненно важными далеко не только для самого осужденного и его семьи.
В невероятной борьбе вокруг Дрейфуса, в газетных разоблачениях и пылких воззваниях, в жесточайших политических интригах, в благороднейших поступках — во всем этом, как в волшебном зеркале, отразилась жизнь тогдашней Франции. Или всего тогдашнего мира.
А почему, собственно говоря, тогдашнего? Разве сегодня нет тех, кто готов спокойно отправить на много лет за решетку ни в чем неповинного человека, просто ради высшей цели? Разве сегодня нет тех, кто готов защищать невиновного, на которого обрушивается государство всем огромным весом своей жестокой машины? Разве не раскалывается сегодня общественное мнение, не сталкиваются между собой те, кто раньше, казалось, были близки друг другу?
Дело Дрейфуса — удивительная история сама по себе, но не менее удивительно и печально, насколько эта история актуальна сегодня.
! Орфография и стилистика автора сохранены
