Я, кажется, не знаю ни одного мусульманина офлайн, может, просто не помню, может, кто-то не акцентировал мое внимание, что он мусульманин, может, просто забыл. Но я их вижу на улице, в хиджабах и без они обслуживают меня в банках и кафе, я читал множество мусульманских писателей и поэтов, я много о них знаю опосредованно.
Я знаю многих евреев офлайн, потому что меня с детства записали евреем в метрике, школьном журнале, меня били как еврея, я мужал, как человек с червоточиной от еврейского происхождения; как еврейка, чудом спаслась моя пятнадцатилетняя мать, бабушка и дядя в оккупации, так как выдавали себя за армян и были на армян похожи жгучей чернявостью и горделивостью. А почти всех остальных родственников расстреляли. Мой отец в это же время взрослел в эвакуации в Ташкенте, где похоронен мой дед; среди друзей и соседей были мусульмане, которых он полюбил и запомнил надолго.
Почему я пишу об этом? Потому что ненавижу исламофобию как проявление непосредственно страха, недоверия, которые, без сомнения, имеют реальные основания – чужого боятся потому, что так легче подготовится к его возможной агрессии (почему чужой и агрессивный синонимы для нас, давно написал Эдвард Саид).
Но куда больше в исламофобии мифологической составляющей: многие ненавидят мусульман, не видя их, не зная, но помня все истории про обрезание клитора у женщин, про отрезание голов пленникам ИГИЛ и не только ИГИЛ, про войны между мусульманами и индусами, про 11 сентября и рукоплещущую арабскую улицу при известии о гибели башен-близнецов, про то, что превращают нашу любимую старушку-Европу в грязную исламскую помойку.
Но самое главное – они враги евреев в Израиле (и не только в Израиле, множество исламских стран не хотят видеть евреев на своей земле, множество мусульман желают гибели государству Израиль и населяющим его евреям). Они расстреляли французских карикатуристов и устроили стрельбу в Копенгагене, они сожгли заживо иорданского пилота, предложив очевидную рифму кострам инквизиции. Они разрушают памятники архитектуры, а под предлогом защиты мусульман от оскорбления (хотя я, конечно, не верю в этот мотив) был убит Борис Немцов. Они демонстрируют жестокость и иные культурные нормы, нам подчас непонятные и неприятные: сидят, блин, на корточках около метро и гундосят о своем. Это все так.
Но я ненавижу национализм любого разлива, от русского до еврейского, от британского до арабского, однако считаю самым опасным сегодня исламофобию. И хотя понимаю ее причины, как понимаю причины многих других фобий: русофобии, антиамериканизма, антизападничества, но самой страшной считаю исламофобию и объясню почему.
То, что сегодня происходит в исламском мире и что пугает мир немусульманский, имеет универсальные причины, лишь косвенно зависящие от конфессиональной принадлежности. Исламский мир в наши дни переживает демографический переход, который ранее, в начале прошлого века, пережили европейские и североамериканская нации. И что, в частности, привело к Первой и Второй мировым войнам. Потому что демографический переход всегда сопровождается появлением огромного избытка молодого населения, не имеющего работы, не способного самоутвердиться рутинными и легальными способами и легко становящегося добычей экстремистских и фундаменталистских идей, забирающих у них жизнь в обмен на оправдание ее.
Демографический переход осуществляется всегда по одной схеме: в традиционное общество с плохо развитой медициной приходят первые ростки цивилизации, за которыми поначалу культурные стереотипы не поспевают.
Одним из культурных стереотипов традиционного общества является требование рожать как можно больше детей, потому что из-за плохого ухода, бедности, тесноты, грязи, отсталой медицины детская смертность так велика, что из 10-12 детей выживают два-три. А для воспроизводства нации необходимо больше.
У моей бабушки по отцовской линии было 11 братьев и сестер к началу Первой мировой войны, и моя бабушка очень бы удивилась, если бы узнала, что война началась не потому, что Гаврило Принцип убил герцога Фердинанда. И не потому, что великим державам становилось все более тесно без новых колоний и рынков сбыта.
Но, прежде всего, европейские нации переживали демографический переход и переизбыток амбициозной агрессивности: в их традиционные общества пришли элементы новой цивилизации; из-за лучшего ухода дети стали умирать значительно меньше, а культурные стереотипы продолжали требовать, чтобы женщина рожала как можно больше. Женщина рожала, дети не мёрли в младенчестве как мухи, а становились подростками, потом молодыми людьми, которым места в этом мире не было.
Мир был рассчитан на куда меньшее по объему трудоспособное население, молодые люди злились, обижались, негодовали на родителей, учителей, но больше на тех, кто им был предложен в качестве мишени для ненависти.
Ксенофобия разрасталась, эмоциональные и психологические основания войны формировались на глазах, символическая война (и это закон, почти не знающий исключений) очень быстро превратилась в реальную и мировую. Агрессивность надо куда-то девать, пока она не уничтожила себя изнутри.
То же самое происходит сегодня с исламским миром. Их семьи запрограммированы на большое число детей, дети умирать перестали, когда в их города и села пришла современная медицина. Молодые люди рождаются с ощущением несправедливости этого мира, с обидой, что они лишние, что их жизнь ничего не стоит, и отдать ее за смерть врага и возможность беспрепятственно попасть в рай – не такое плохое вложение жизни при отсутствии другого.
Конечно, мы можем сказать: а какое нам дело, что эти варвары и дикари переживают какой-то демографический переход, а в результате не способны вести себя в соответствии с нашими культурными нормами, демонстрируют свое варварство и неприятие наших ожиданий, то есть то, что именуется приличным поведением?
Но точно такими же были братья и сестры наших прадедушек и прабабушек, когда они появились на свет в опережающем потребности количестве, и стали пушечным мясом в двух смертоносных войнах.
Относительно культурных стереотипов все на самом деле похоже, только роли поменялись местами: в какие-то времена мусульманская культура настолько опережала европейскую, что можно только удивляться, как многому европейцы обязаны арабам. Не буду перечислять предметы материальной цивилизации, которыми арабский мир поделился с европейским (в том числе, потому что был открыт, толерантен по отношению к другим культурам, в частности, китайской, индусской, азиатской). Напомню то, что все знают: античная культура пришла в Европу, в основном, в арабских переводах, так как арабы библиотеки, античные достижения и изобретения, рукописи и артефакты сохранили, европейцы же (после упоения духовностью средних веков и презрения к неразумному варварству римлян и греков) о них, так получилось, забыли.
Да, в мусульманском мире не случилось аналога эпохи Возрождения: отчасти из-за высокомерия: нам нечего возрождать, мы и так впереди планеты всей (сейчас трудно поверить, насколько мусульманская культура возвышалась над средневековой европейской). Отчасти из-за того, что в средние века в борьбе между реформаторами и консерваторами победа оказалась за последними, которые решили подморозить арабский мир по известному принципу: остановись, мгновенье, ты – прекрасно.
Однако, как только консерваторы начинают уверять, что надо не развивать, а сохранять и бережно передавать драгоценное наследие предков, так начинается регрессия: у всех, кстати. Причем, таких регрессивных периодов в европейской истории было несколько, но они проходили, реформаторы искали новые доводы и увлекали общество за собой, оставляя обиженных консерваторов сетовать на падение нравов, неуважение традиций и ностальгически вспоминать времена, когда все было, как у бабушки.
Без сомнения период демографического перехода в мусульманском мире и соответствующий ему период отторжения реформаторских идей пройдет, потому что человечество развивается примерно в одинаковых исторических ритмах и циклах.
И смотреть сегодня свысока на дикарей-арабов, варваров-мусульман – это то же самое, как смотреть на евреев из белорусских местечек как на невоспитанных чужаков. Между прочим, по тем же демографическим причинам плодовитые еврейки рожали в своих местечках слишком много своих детенышей, в то время как местное и более европейски ориентированное население отставало в демографическом росте и оттого боялось пришельцев, постепенно теснивших титульную нацию и в Германии, и в России. Кстати, как на дикарей смотрели и на русских казаков в Париже, как на немытых и звероподобных животных, не знающих как пользоваться ватерклозетом и салфеткой.
Я мог бы на этом завершить историю, если бы не одно более чем щекотливое обстоятельство, казалось бы, факультативного свойства. Существование государства Израиль во враждебном арабо-мусульманском окружении. Здесь не место обсуждать, кто более прав или неправ в этом конфликте, я скажу о другом. Как ни старалась послевоенная советская культура сформировать из меня униженного, обиженного, озлобленного и несчастного еврея, ей это не удалось. Более того, ей не удалось сделать из меня еврея par excellence и тем более заставить считать, что евреи лучше или отличаются ото всех остальных. Не лучше и ничем не отличаются, потому что национальность – не что иное, как иллюзорная символическая маска, которую доминирующая культура пытается приклеить к лицу человека и заменить ею лицо реальное. Не отличается еврей, русский, араб, француз или чеченец ничем, кроме культурных и социальных стереотипов, которые ему навязали как нечто естественное и якобы присущее ему изначально. Ничего подобного:
воспитайте чеченца с детства во французской культуре, и он окажется французом, еврея в арабской – правоверным мусульманином, удмурта в русском старообрядчестве – станет бородатым старообрядцем, да еще за пояс заткнет поклонников протопопа Аввакума.
Именно поэтому я воспринимаю исламофобию, изображающую мусульман, арабов, чужих – дикарями и варварами, с которыми можно не считаться, указывая на свою якобы большую цивилизованность, как ошибочную, чреватую умножением неприятностей стратегию. И опасную – потому что исламофобия, как и антисемитизм, активировала в людях худшее, что они имели: высокомерие и ненависть к тому, что не понимаешь.
Евреи и арабы равны в своих правах, и шанс разрешить их непростые отношения появится только тогда, когда оппонент перестанет изображаться животным, с которым по-человечески нельзя, ибо человеческого языка он не понимает.
Можно иметь разные взгляды на политические, исторические и концептуальные причины арабо-израильского конфликта, но история никогда не отменяет повседневность. Обратите внимание: палестино-израильский конфликт – демографический. Переживающие демографический переход палестинцы вызывают страх своей плодовитостью, и если бы не это, их давно бы инкорпорировало еврейское сообщество. А все остальное, в том числе религиозное и историческое – лишь расцветка врага в яркие узнаваемые цвета.
Иллюзорное, символическое и возвышающее нас в собственных глазах всегда востребовано, но не менее часто оно заводит в ловушку, из которой, не разрушив все вокруг, не выбраться. Неприятная реальность (считаться с тем, кого не понимаешь и боишься) требует усилия для ее принятия, и это усилие, признаемся, редко встречают аплодисментами окружающие. Они, как и в случае с Крымом и Путиным, ценят силу и ничего больше. Но кроме замены того, что называют иллюзией, тем, за что держат реальность, трудно что-либо придумать. Нет другой рокировки, нет щели, нет возможности спрятаться и больше никогда не увидеть чужого, потому что чужой и есть мы. Только вчера.
