Меня всегда поражала творческая судьба Кошеверовой, снявшей в 47-м году послевоенной разрухи и накатывающей последней и самой страшной волны сталинского культа волшебную "Золушку" (варварски изуродованную сегодня изуверами-раскрасчиками). Но видно было что-то в тех годах такое, что побудило Пастернака закончить "Доктора Живаго" сценой без точной датировки – не то 48-й, не то 53-й год – в которой герои дышат "предвестием свободы". Это "что-то" вдохновляло не только Кошеверову, но и Александрова, и Пырьева...
А тем временем мрак сталинизма всё сгущался. Но и в самый апогей его агонии Кошеверова вместе с Хейфицем снимает еще один очень светлый фильм – "Весну в Москве" (по акимовскому спектаклю). На первый взгляд – конъюнктурную, наивную агитку. Но, как и другую наивную агитку – "Свадьбу с приданным", "Весну в Москве" смотрят уже 60 лет. Вряд ли многие сегодняшние шедевры ждет такое будущее.
Так вот, одна из совсем не конъюнктурных мыслей "Весны в Москве" – важность внимания к судьбе отдельного человека: "А неудача одного человечка – разве это масштаб для вас?". В сегодняшнем рунете этой цитаты нет. И не случайно – такой уж наш гуманизм, что мы опять думаем о судьбах страны, вспоминая об отдельных судьбах отдельных людей, лишь когда они становятся общественным явлением. Да, и то – ненадолго.
Только два примера.
Пример первый. Самуцевич. Не идет у меня этот человек из головы. Смотрите сами. Как она оказалась в тюрьме? Сама пришла на суд выручать подруг. Там ее и повязали. Помните историю Петра, единственного из апостолов последовавшего за Иисусом на суд и трижды от Иисуса отрекшегося? Остальные десять ни в Синедрион, ни к Пилату не пошли. Немалый человеческий потенциал надо было иметь для того, чтобы явиться в суд. И – потом. Полгода в тюрьме. Ни слова о том, что даже формально она не могла быть судима. И более чем достойное, чтобы не сказать героическое поведение в суде.
В чем было ее преступление дальше? В ссоре с адвокатами, людьми медийными. В попытках отстоять свое достоинство. В попытках одиноких и бессильных. (Бессилие весьма нехарактерное для продавшихся власти). Последний ушат помоев на нее вылили месяц назад. И что должно быть особенно обидно – полный игнор со стороны тех, кого она побежала тогда защищать и с кем провела в клетке весь тот памятный суд. Впрочем, это история известная: медные трубы – более грозное испытание, чем огонь...
А общество, а мы с вами? Кому-то проще плыть в медийном потоке (либеральный поток, хотя и не такой стремительный, но тоже поток). И для всех – неудача одного человечка не масштаб.
Пример второй. Много более значимый социально-общественно. Но человечески важный ровно так же. Стомахин.
Его преступление в том, что он очень громко пытается докричаться до нашей совести. Он очень громко кричал, что чеченская война (помните, была такая?) – преступление. Причем, не только власти, но и всего поддержавшего власть народа. То есть – нас с вами. Такое же преступление, как и сегодняшняя война с Украиной. Но плоды усмирения Чечни мы уже получили. Территориальную целостность сохранили. Конституционный порядок навели. Террористов уничтожили. (Что вы говорите – Немцов? Ну, это клевета...) А с Украиной у нас еще всё впереди. Впрочем, я сейчас не об этом. А о Борисе Стомахине.
Люди определенного сорта не любят, когда их стыдят. И особенно – за дело. И тем более – громко. А мы с вами, дорогие друзья, – все такого сорта люди. Исключения единичны. Поэтому мы обижаемся. И пытаемся не суть обличения видеть, а форму. А форма у обличений всегда не слишком мягкая. Это же обличение – не похвала. Вы когда своего ребенка ругаете, не обращаетесь же к нему "Мое солнышко!".
Вот и Стомахин к нам, к нашему народу тоже адресуется не "Радость моя!". А то ведь мы-то с нашей-то склонностью к самоанализу и с нашей-то способностью к извлечению смысла из текста и вообще-то могли бы его не понять – приняли бы обличение за панегирик. Оно и приятнее.
В общем, мы на Стомахина обиделись. И отвернулись. И предоставили власти возможность топтать его сколько ей, власти заблагорасудится. И сегодня очередной процесс над Стомахиным начинается в полной тишине. Ни гневных статей, ни коллективных писем...
Да, и понятно: Стомахин не хрупкая девушка, не народный герой... А кроме того – можно ведь и испачкаться. Язык Стомахина дерзкий. А как приклеят стомахинскую цитату к светящемуся лику той или иной общественной организации? И так нас уже иностранными агентами обзывают...
А ведь это судят нашу совесть. И в тюрьме гноят тоже нашу совесть. Ту самую, которой нам так не хватает на свободе.
