сочетание предельного радикализма заявленных и отстаиваемых им идей с максимально спокойной, уравновешенной и безупречно интеллигентной манерой изложения.
Тот самый "вкрадчивый шепот", о котором говорит в предисловии издатель Вадим Климов. Это сильно отличает Лапшина от двух его старших по возрасту коллег — Гейдара Джемаля и Александра Дугина, склонных к темпераментным эскападам. Другое явное расхождение с этими двумя, чуть ли не пункт размежевания с ними, заявлено уже в названии статьи Лапшина "Антиконспирология".
В своем вступительном слове интеллектуал заранее предупреждает: "Не пытайтесь определить, к какой из классических идеологий принадлежит автор. В современном мире слишком много переплетений и интеллектуальных ловушек, чтобы объяснить их, опираясь на "классику".
Саму публицистическую деятельность мыслителя можно рассматривать как попытку помочь читателю избежать упомянутых ловушек и провести его сознание через лабиринт этих хитросплетений.
Он отменяет ложные оппозиции и находит скрытые конфликты там, где обыденное сознание видит только комфортный статус-кво. Разоблачает голых королей, развенчивает священных коров и выступает с интеллектуальной апологией идей и сил, от коих "одномерного" обывателя может хватить кондратий.
Направление политико-философских поисков Алексея Лапшина и в самом деле невозможно однозначно маркировать при помощи старого, набившего оскомину набора идеологических бирок. Но это не значит, что изложенные в книге взгляды совсем не поддаются никаким классификациям. По-моему, в качестве рабочего определения мог бы подойти "метафизический левый" или "левый с метафизикой". Или, быть может, даже "левый традиционалист". То есть левый, но не материалист, а на теологической и даже гностической основе. Несомненно влияние экзистенциализма. И за всем этим встает могучая и грозная тень Мартина Хайдеггера. Алексей не слишком-то любит, когда проводят параллели между ним и Гейдаром Джемалем. Но во многих случаях игнорировать перекличку его идей с тем, что пишет и говорит интеллектуал-исламист, нельзя.
В сборнике найдутся и неожиданные даже для постоянных читателей Лапшина тексты. Например, статья "Сталин", где апологет левизны в ее освободительном варианте пишет о сталинизме в положительном ключе.
Из дня сегодняшнего лапшинские атаки на глобализм и неолиберализм могут показаться уже не слишком актуальными и в чем-то старомодными. Фукуяма, One World и прочий "конец истории" принадлежат 1990-м. Сейчас глобальная ситуация видится во многом иначе. И приход нового мирового порядка под флагом "Макдоналдса" и иконой Майкла Джексона, объявляющего "экстремизмом" любую концептуальную антитезу либерализму, кажется сейчас гораздо менее актуальным, чем во время зарождения антиглобалистского движения. Напрашивается пожелание Алексею быть смелее не только в критике чужих идей или представлений, но и в обращении с собственными идеологемами, принятыми им на вооружение уже много лет назад.
Сердцевиной метафизики противостояния является понятие автономного субъекта. "Индивидуальность, отказывающаяся принимать реальность как неизбежность".
"Мы навсегда отдельные люди в этом мире. Ты не я, я не ты", — внятно формулирует мыслитель отправную точку своей философии в статье, посвященной проблематике взаимоотношения полов. Или в тексте о литературе: "Основной признак героя — остро ощущаемое им чувство отделенности от мира".
Эту же философему мы встречаем в текстах сборника вновь и вновь. Например, в весьма интересной рецензии на важнейший труд левых интеллектуалов Майкла Хардта и Антонио Негри "Империя". Отдавая дань уважения этой программной работе "бесспорно выдающихся интеллектуалов" и "борцов с мировой тиранией", их русский коллега четко проводит разграничительную линию между собой и ими в статье "Град земной".
Лапшин не согласен с разводом левой идеи и метафизики, который стремятся осуществить авторы "Империи". Он не находит убедительной их ставку на безликие "массы" и якобы присущую оным революционность. Наконец, отвергает материалистическую утопию рая на земле. В то же время, несмотря на весь декларируемый оппонентами антимистицизм, Лапшин тонко замечает, что их книга проникнута пантеистическим духом. А что, как не пантеизм, является одной из прямых антитез автономному субъекту, с позиций которого говорит Алексей Лапшин? "Проблема в том, что, отвергнув метафизические обоснования абстракций, философы отказались поставить в центр политической борьбы личность", — заключает критик, обозначая глубокий водораздел между собой и левыми, классическими и "новыми".
И наиболее полно эти воззрения выражены в заглавной и одновременно финальной "Метафизике противостояния". Здесь уже чистая теология и гностицизм. В противовес индуизму, набирающему популярность на Западе с конца 1960-х буддизму, самому разнообразному спиритуализму и еще бесчисленному множеству религиозных доктрин, учащих, что "все мы — часть единого целого",
автор категорически постулирует отдельность, конечность и трагизм человеческого существования.
Опору для этого он находит в авраамизме (иудаизм, ислам, христианство), другими словами, радикальном монотеизме. Именно отсюда, по Лапшину, начинается борьба за свободу, то есть против предопределенности, рока. Противостояние внутреннего внешнему.
Трактат, венчающий собой сборник, не может сравниться по мощи с мрачной поэтикой грозной "Ориентации — Север". Харизма никогда не значилась в числе сильных сторон этого интеллектуала. Но выход данной книги еще одно основание для того, чтобы говорить о существовании его собственной метафизики и философии.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
Антон Семикин
Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter
