В то время как все честные люди должны писать о подготовке "органами" нового — зонтичного — супердела против радикального крыла протестного движения, напоминать, как сталинская юстиция, которой наскучило отдельно разоблачать "контрреволюцию", отдельно — "троцкистскую" деятельность, а отдельно — "правый" (бухаринский, пронэповский) уклон, соорудила идеальные всеобъемлющие конструкции: КРТД ("контрреволюционно-троцкистская деятельность") и "правотроцкистский блок", я считаю нужным вступить в полемику с уважаемым коллегой Андреем Пионтковским по такому поводу, как план переходного периода от Путина к демократии. Однако только в таких теоретических спорах я, к сожалению, могу оказывать помощь освободительному движению.
Итак. Андрей Андреевич выдвинул два тезиса, которые я считаю очень опасными для оппозиции. Первый — о возможности составить "дорожную карту" перехода к демократии. Второй — о необходимости "кулуарной" подготовки новой Конституции (для блицутверждения ее референдумом) во имя сокращения нестабильного переходного периода.
Прежде всего "история учит" (это мем), что революции, как любые процессы прохождения социальных бифуркаций (точек выбора), совершенно не предсказуемы. Не предсказуемо ни начало наиболее активной части революции (хотя подспудно процессы идут полных ходом), ни выборы конкретных сценариев. Написать, как все будет, начиная с отставки одного, временного назначения другого, назначения даты Конституционного референдума и выборов, такая же маниловщина, как, например, "дорожная карта" израильско-палестинского урегулирования.
В Осло можно было расписать все по нотам. Но тут внезапно в ноябре 1995 года убивают на митинге премьера Рабина, в сентябре 2000-го министр Шарон посещает Храмовую гору, детонируя Вторую интифаду (построенную на массовом использовании шахидов), а в июне 2007-го "ХАМАС" захватывает власть в Газе, вырезая там структуры "ФАТХ". И все подробные планы летят в тартарары.
Но самой очевидно провальной была попытка "дорожной карты" Временного правительства, составленной в марте 1917 года. Тогда тоже было уже распланировано, какие реформы провести, какой — приблизительно — предложить закон о выборах в Учредительное собрание, когда провести выборы (через полгода — и ведь идеально уложились в график). Но не смогли предположить ни майского, ни июльского кризисов, в два этапа вышвырнувших мартовских победителей из Временного правительства. Ни корниловской авантюры, превратившей либералов в путчистов и политически их угробившей. Какие-то планы на поэтапную осаду КПСС были в 1990 году у окружения Ельцина и тогдашнего главного теоретика реформ Гавриила Попова. Но январские события 1991 года в Вильнюсе и ГКЧП двумя резкими зигзагами поломали все построения. Поэтому никаких вариантов сценария постреволюционного переходного периода нельзя строить в принципе.
В подавляющем большинстве случаев активная фаза революции (или "боевой период" общественного движения) начинается со, скажем деликатно, непропорционального применения силы старым режимом. Обычно это либо расстрелы мирных демонстраций, либо провоцирующее выдвижение войск. Вот только французские примеры, поменявшие ход всемирной истории: окружение королевскими войсками Национального собрания 12 июля 1789 года (что привело к штурму Бастилии) и ввод де Голлем танков в Париж 12 мая 1968 года, превративший университетскую бузу в Ночь баррикад.
После любого применения насилия общество может взорваться. Кто мог предсказать, что после вывода на улицу войск в романтической свободолюбивой Польше "Солидарность" будет загнана в подполье на долгие семь лет, а в "генетически рабской" России ввод войск в Москву и Питер обрушил коммунистический режим в два дня?
Поэтому никаких прожектов того, как будет распадаться путинизм, составить принципиально невозможно.
Есть два взаимоисключающих сценария. Постепенное назначение все более продемократических глав правительства, призванных своим присутствием во власти успокоить волнующиеся массы. Обвальный распад власти и стремительный переход ее к революционному руководству. Которое, в свою очередь, под давлением улицы будет все более радикализироваться, скорее всего, смещаясь в левую сторону политического спектра. В первом случае наиболее либеральным будет "последний состав" правительства. Во втором случае — самый первый состав.
Вторым опасным тезисом мне представляется возможность искусственного сокращения "нестабильного переходного периода". Нестабильный период — это деликатное название активной фазы революции. Но революция не заканчивается принятием новой Конституции. Напротив, именно стабилизация, как правило, временная, дает возможность утвердить основной закон — как результат нового соотношения социальных сил (или нового согласия/сговора элит). Во время Четвертой русской революции "нестабильный переходный период" фактически начался с "войны законов" между Горбачевым и Ельциным (стартом этой войны стала Декларация о госсуверенитете РСФСР от 12 июня 1990 года), а завершился признанием российскими элитами личной власти Ельцина как либерального реформатора 5 октября 1993 года. Принятие нынешней Конституции (отредактированной в Кремле версии, согласованной на Конституционном совещании) стало итогом, но не причиной стабилизации.
Естественно, борьба вокруг различных Конституционных проектов будет одним из центральных нервов политики во время следующего "переходного периода". Но причина борьбы в складывании нового соотношения социальных сил, а не в наличии поводов для него.
В послекайзеровской Германии Конституция (Веймарская) была принята очень быстро, она была очень демократической и очень федералистской, но после ее стремительного утверждения переходный период длился еще четыре с четвертью года — до подавления коммунистического и нацистского путчей в ноябре 1923 года.
В случае искусственного навязывания обществу постреволюционной Конституции политическая борьба со споров о положениях основного закона переместится на тему признания этого закона как такового. Так было в Веймарской Германии. Так продолжается и в современной России, где не только значительная часть оппозиционных сил, но и наиболее "правое" (фашизоидное) крыло в самой "партии власти" в принципе отвергает ельцинско-шахраевскую Конституцию.
Мне совершенно непонятен тезис Андрея Андреевича о том, что, дескать, уже сложился некий консенсус по базовым положениям новой послепутинской Конституции. Поэтому, чего тянуть — референдумом ее, болезную. Напротив, мне, например, совершенно очевидно, что сегодня есть несколько принципиальных вопросов, разделяющих не только общество, но и радикальную оппозицию. Прежде всего, это вопрос о том, сохранять ли положение о приоритете международного права над отечественным законодательством или поставить национальный суверенитет выше. Второй важнейший — о национально-федералистском устройстве: тема национальной русской республики, тема этнических протогосударств в составе федерации, тема национального (как в Европе) или гражданско-"цивилизационного" (как в Америке) принципа государственности…
По сравнению с этим дискуссия о том, будет ли будущей Россией править железной рукой президент (при "премьере-завхозе") или премьер-министр (при "почетном" президенте), не столь важна. Ясно же, что это зависит только от того, захочет ли вождь революции называться главой государства или главой правительства или два соперничающих лидера поделят между собой эти посты по-честному, и тогда их полномочия будут приблизительно равны. Здесь необходимо понять, что если мы сохраняем избираемость президента всенародно, то его моральная легитимность всегда будет выше, чем у премьера, который в глазах общества будет представлять не нацию, но лишь "партийную говорильню". Именно так Ельцин, имея на бумаге очень условные и очень временные полномочия, победил в 1992–1993 годах Верховный Совет, имевший — через Съезд народных депутатов — фактические полномочия Учредительного собрания.
Между прочим, единственным Конституционным положением, оправдывающим чрезвычайные (монархические) полномочия российского президента, является его статус "гаранта Конституционных прав".
Поэтому когда коллега Пионтковский предлагает оставить "ослабленному" президенту "всего лишь" всенародную избираемость и прерогативы Конституционного гаранта, то он фактически оставляет его таким же монархом. Только вынуждает потратить какое-то время на борьбу с массой мелких, но амбициозных партийных вождей.
Поэтому прерогативы гаранта прав должны быть закреплены за Конституционным судом. Каковой я полагаю необходимым объединить с Верховным. Все вышесказанное означает, что центральным моментом Конституционной реформы должно быть не переименование главы исполнительной власти, но подчинение его суду и гражданскому обществу в лице партий. При возвращении прямых выборов глав регионов (вот тут действительно консенсус, даже Путин за) очень вероятно установление системы, известной в Латинской Америке как "касикизм" (касик — царек, русский эквивалент князя, или, если угодно, шейх) — региональный авторитаризм, когда вне зависимости от либеральных порядков на федеральном уровне все вопросы решает местный политбосс.
Вывод из этих рассуждений такой. Теневой оппозиционный кабинет должен подготовить временный Конституционный акт, который, не затрагивая сущностных вопросов будущего Конституционного устройства (правовой суверенитет, национальный и федеративный характер страны), восстановит систему сдержек и противовесов, даст юридические гарантии независимости гражданского общества. Одновременно необходимо подготовить проект закона о выборах Учредительного собрания. Моя давно предлагаемая концепция такова: члены Учредительного собрания избираются по спискам в поддержку определенного проекта Конституции. Нижняя палата парламента избирается только по мажоритарным округам. Верхняя палата парламента может формироваться по смешанному принципу — один сенатор избирается всем населением региона, второй (вместе с региональным правительством) назначается региональным парламентом и имеет статус регионального министра.
Переходный период завершается либо победой революции и принятием обществом этой победы (для большевиков, например, это произошло весной 1921 года), либо поражением революции и заключением нового "общественного договора" (в случае Первой русской революции это произошло летом 1907 года). Характерно, что во всех приводимых нами в пример случаях победителям пришлось отступить. Самодержавие легализовало многопартийность, независимые (левые) профсоюзы и парламентаризм; серьезно потеснив аристократию, пустило в политику бизнес и интеллигенцию; демонтировало свой главный социальный оплот — крестьянскую общину. Большевики дали деревне эсеровский "черный передел", вернули в города малый бизнес. Ельцин сохранил за провинциальной коммунистической номенклатурой контроль над регионами.
И специально для Андрея Андреевича маленькая справка из области криминальной субкультуры. "Пахан" (папахен, батька) — это традиционный лидер преступного мира, правящий по принципам архаической военной демократии, то есть в полном согласии с элитой — ворами в законе, полностью подчиняющийся "малявам" и "прогонам". Так сказать, эмир, слушающий шейхов и признающий фетвы улемов. Другие аналоги: Артур и рыцари Круглого стола; император, курфюрсты и епископы; царь, бояре и патриарх.
Беспредельный диктаторский авторитаризм в преступном мире — это пришедшая с перестройкой власть "авторитетов", окруженных "бычьем" и "шестерками". Так что приход в России к власти человека с полномочиями "пахана" станет серьезным продвижением к демократии и разделению властей.
В качестве послесловия я приведу начало своей статьи "Пакт Монклоа по-русски", опубликованной ровно год назад, до всех бурных "белоленоточных" событий.
Так и вижу сцену заключения исторического компромисса в духе "воровского парохода" Андрея Пионтковского. Москва, окрестности Пушкинской площади. Тверская улица перекрыта бэтээрами и витками спирали Бруно. У памятника поэту тлеет перманентный митинг. На Тверском и Страстном бульварах — палаточные лагеря, украшенные множеством разноцветных флагов и транспарантов. Ополченцы "народного сопротивления" и бойцы спецназа внутренних войск привычно перекликаются: "Эй, наймиты вашингтонской закулисы, киньте закурить!" — "Лови, прислужник кремлевской сволочи…"
В отдельном кабинете кафе "Пушкин" идут деликатные переговоры (у дверей маются две группы сопровождения: ополченцы с трофейными ментовскими "калашами" и сотрудники ФСО с новейшими "узи"; внутри кафе периодически слышны скандирования митингующих). Условный Пионтковский передает условному Сечину уведомление на проведение через три дня пикетов: на 20 тысяч на Соборной площади Кремля и на 50 тысяч на Красной площади. "Даем вам 18 часов, чтобы назначить премьером Ходора, покидать брюлики и прочие манатки, и ариведерчи — стачком авиадиспетчеров выпустит два борта на Минск из Внуково".
Условный Сурков: "Мы не согласуем ваши пикеты, они угрожают памятникам культуры…"
Условный Навальный показывает проект листовки с призывом ко всеобщей политической стачке: "Мы поведем двести тысяч демонстрантов…" Условный Дерипаска: "Сегодня бизнес объявит, что работникам, отказавшимся участвовать в забастовке, к Новому году дадут премии от 500 до 1000 евро…"
Условный Нургалиев: "Завтра на митинге студентов из движения "Наши" взорвется начиненный гвоздями заряд. Погибнут две девушки — 17 и 19 лет (одна татарочка). Юноше из консерватории (еврею) оторвет ноги. Всего будет ранено человек тридцать. У нас уже есть нацбол, который сознается — по телевизору — в установке бомбы по заданию штаба оппозиции…"
Условный Каспаров показывает проект указа о люстрации. Условный Делягин показывает проект указа о национализации аффилированных с режимом монополий. "Хрен с вами, — бросает условный Сурков. — Тридцать шесть часов…" "Двадцать четыре, — отвечает незаметно вошедший в кабинет условный Немцов, — и учтите, мы из последних сил сдерживаем людей, а они реально хотят порвать вас на британский флаг". "Заметано", — бросает условный Сурков. Представители сторон расходятся, осторожно пятясь от стола. Со всех сторон доносится еле заметный шорох: невидимые телохранители осторожно снимают напряженные пальцы со спусковых крючков, свинчивают глушители и прячут пистолеты с кобуры: договорились…
Вы можете оставить свои комментарии здесь
! Орфография и стилистика автора сохранены
