— Господи, столько лет прошло. Неужели что-то новое может появиться про этот кошмар? — подруга вошла как-то незаметно. Она смотрела на экран моего компьютера. Я инстинктивно закрыла компьютер.
— Ты про что?
— Ну, про фотографию у тебя на экране. Дахау или какой-то другой лагерь?
Она совсем не говорит по-русски. Она только увидела фотографию и не поняла, что это. Почему я сразу закрыла компьютер, как будто прятала что-то постыдное?
Я не могу открыть рот и сказать ей, что это не Дахау. И не другой концлагерь. Или другой? Под Питером, в прекрасном Павловске. Или мальчик не оттуда? Он же исчез из больницы, растворился в воздухе, пришел ниоткуда, ушел в никуда. Как ей это сказать, французской специалистке по японским садам, что вот уже несколько дней, как во втором по значимости городе моей страны из больницы пропал ребенок, который выглядит как узник Дахау, и никто не может сказать, кто он, где он, почему он в таком состоянии, кто его лечит, чем его кормят, как ему помочь. Ну как ей объяснить? Она же спросит: а что, больных в российских больницах не регистрируют, не пишут имя, фамилию, возраст, адрес? Она спросит то же, что и я: почему его надо искать, когда врачи должны точно знать, кто он и откуда и кому они его отдали. И как это он исчез? И куда он исчез вот в таком состоянии — смотреть на эту фотографию физически мучительно. Как он мог исчезнуть вот на этих невозможных косточках вместо ног? Он же не мог встать и уйти? Значит, за ним кто-то пришел. Его что, украли из больницы? Тогда почему нигде нет ни слова про то, что врачи наказаны. Или врачи его выписали, то есть знали, кому они его передают? Кому?
Я закрыла компьютер, чтобы не отвечать на вопрос подруги. Потому что мне стыдно. Потому что я не понимаю, чем помочь и как. Если он из этого интерната в Павловске, то я начиталась о нем такого, что через интернат помогать бы остереглась. Мне стыдно, потому что через пять дней в Давосе президент моей страны будет говорить о модернизации, а совсем недавно он долго говорил о детях в своем президентском послании. И вот я прячу фотку истощенного ребенка в больнице родного города президента и премьер-министра России. И мне легче соврать, что да, это Дахау.
В этом городе "Газпром" готов строить небоскреб за миллионы долларов. В этом городе и в стране "Газпрома" есть ребенок, похожий на узника концлагеря. В этом городе сосулькой убивает несчастного сироту. Ну вот как вписать это все в одну картинку? С каких колен встала страна, в которой все это происходит одновременно?
Он такой один, этот мальчик, у которого видно каждое ребро? Или есть еще такие дети? Почему нельзя открыть двери и войти в этот интернат и просто посмотреть, что там делается? Вот сейчас, после этой фотографии, выложенной в сети. Может быть, мальчик там, может быть, ему лучше быть в больнице. Плевать на разрешения и запреты, надо просто открыть двери, зайти туда и понять, в каком состоянии там дети. Почему мне рассказывают про проверки интерната, недочеты и учтенные недочеты? Почему третий день никто не может ответить, где мальчик? Этот мальчик из этого интерната? Есть там другие такие же мальчики и девочки? Почему Астахов срывается и летит к черту на рога, когда надо в очередной раз прижучить иностранцев за плохое обращение с усыновленным в России ребенком, и почему он не рассказывает мне еще вчера из Питера — кто этот ребенок, какой у него диагноз, где и с кем он живет, есть ли у него родители, как его лечили в больнице, кто его привез в больницу, какая помощь ему требуется? И почему, ну почему он исчез из больницы, как только в интернете появились его фотографии? Кому и что надо скрывать? Его мучили, морили голодом, над ним издевались? Если нет, то кто, как и почему его забрал от врачей и где прячет?
Потом подруга уйдет, я снова открою компьютер. Картинка будет такая. Слева на экране ребенок, та самая фотография из больницы, а справа — южный дворец премьер-министра на сайте Ruleaks. И вот что я скажу.
Я видела умиравших от голода детей в Африке, я видела обезвоженных детей в Эфиопии, я видела детей, умиравших от страшных болезней, я даже видела детей, убитых во время переворотов, путчей, войн. Я обычная женщина. У меня есть ребенок. Ничего страшнее собственной беспомощности, когда у тебя на глазах страдают или умирают дети, не может быть. Если в руководстве страны люди, которым это не больно, которые могут спокойно смотреть на фотографию мальчика в питерской больнице, они должны уйти. Или их вынесут в неудобной для них позе. Это только кажется: где власть и где этот бедный ребенок. Так кончали все те режимы, в чьих странах я видела страдания детей. Все без исключения. В лучшем для них случае правители этих стран бежали, в худшем были уничтожены обезумевшим от издевательств народом.
Если руководители моей страны не видели эту фотографию, они должны уйти, потому что они руководители страны и обязаны знать больше, чем я. Если они видели эту фотографию, а мы до сих пор не знаем, кто этот мальчик, откуда он и где он сейчас, они должны уйти, потому что худшее качество лидеров страны — равнодушие и бесчеловечность.
Или истощенные дети и сосульки-убийцы — или дворцы. Или это бедная и несчастная страна, которая не может спасти своих детей, — или это залитая нефтью и газом страна, где премьер может позволить себе любой дворец. Это две разные страны. Мальчик на фотографии живет не в той стране, в которой живет Путин и где строят вот такие дворцы. Сирота, убитый сосулькой в родном городе нашей власти, — это совершенно не пиарошная, а реальная история о том, чем заканчивается родина.
Вот так и смотрю на фотки слева и справа. Я совсем атеистка. Но точно знаю, что каждому рано или поздно воздастся — и за страдания, и по делам его.
Опубликовано на сайте Газеты.Ru
